«Краткая история внимания» — вторая книга стихов Михаила Гронаса, вышедшая через восемнадцать лет после первой. Первая называлась «Дорогие сироты,» — именно с запятой в названии: тогда, на рубеже 90-х и 2000-х и потом на протяжении всех 2000-х, была среди поэтов принята (или, лучше сказать, приемлема) не концептуалистская и не авангардная, а как бы концептуализирующая авангард, подшучивающая над никем толком не читанными э.э. каммингсом или журналом language бесшумная свобода в неожиданных точках; иногда она проявлялась знаками препинания в названиях поэтических книг; например, в 2008 году у Анны Глазовой вышла «Петля. Невполовину».
И такая вот запятая в названии книги Гронаса «Дорогие сироты,» — на дизайнерски сверхпрогрессивной по тем временам обложке поэтической серии «ОГИ», редактировавшейся Михаилом Айзенбергом, — эта запятая тогда сразу, еще до прочтения первого же стихотворения книжки, не столько радовала читательскую понятливость как очередной и почти что типичный хулиганский коан, сколько воспринималась как требующий осмысления вызов, напряженное и нерасчленимое соединение чистой игры и явной опасности.
Сколько связано на небе —
Обо всем не рассказать.
То, что связано на небе,
На земле не развязать.
Добрый город человека,
Ты остался на боку.
Ты — калека, я — калека
Больше не могу.
Здравствуй, метрополитена
Тромб из черного сосуда.
Не могу да не могу
Да может и не буду
Так в цирковой эквилибристике на каждую секунду действия как бы падает тень возможной — случайно-закономерной — гибели или очень плохой телесной поломки.
Но в цирке раз от раза все-таки безоговорочно празднуется победа над душевно-телесной трусостью, и причастны к такой победе оказываются все, кто эту победу застал.
Со стихами все не совсем так: сколь они такой возможности не-чужды, столь же и лишены такой полной определенности; в самых лучших и интересных случаях даже сам автор им — и не совсем хозяин, и не самый главный и явный герой.
«Дорогие сироты,», дебютная книга тридцатилетнего тогда поэта, состоящая во многом из стихов, написанных в юности и ранней молодости, не просто не устарела, а огромными кусками вошла в память современных пишущих людей: они помнят не «атмосферу» стихов, не какую-то прямо или косвенно транслируемую систему ценностей и представлений — а помнят именно отдельные стихотворения целиком наизусть.
Автор, нечасто (и, возможно, отчасти благодаря именно этому настолько вглубь-наполненно и вверх-направленно) читающий свои стихи вслух, тоже помнит их наизусть, и это тот счастливый случай, когда стихи, судя по всему, как бы и невозможно забыть, даже при желании: настолько они вызваны к жизни находками голоса (уловившего нечто, самое в человеке центральное), выращены взвешивающим трудом ума — и окончательно проверены снова голосом.
Вспоминается старая, на первый взгляд, спекулятивная — но, возможно, плюс-минус общая интуиция: что добросовестный поэт — сам себе народ, а его, что называется, работа над текстом — сама себе фольклор, стачивание острых углов фонетики, излишней сложности ритма — и такое постепенное уточнение, «утрясание» логики, что парадоксы там остаются только самые точные и необходимые.
Где-то на дне меня меня
Лежит монетка звеня звеня
Когда я прохаживаюсь туда сюда
По совершенно голой земле
По совершенно голой земле
Кто тебя вымыл, земля земля?
Кто тебя вынул, из тьмы изъял
Можно с тобою или нельзя?
Я до угла, а потом долой
Я до угла, а потом домой
Здравствуй, пространство
Привет, рассвет
Как дела, мгла?
Стихи, составившие «Краткую историю внимания», понемногу и более или менее равномерно появлялись в периодике много лет подряд — но многих, кажется, никто нигде до сáмой книги не видел, и книга как целое представляет пусть ни в чем себе не изменившего, но обновленного поэта.
дом обесточен мир не светел подними листочек с полу
напиши кому позвонить в случае ночи и положи так чтобы
я заметил
я ведь никаких передач не слушаю и не знаю что делать
в этом случае говорят что самое лучшее спать лечь
так ли?
извини что я тебя этим мучаю беспокою и все такое…
В первой книге стихи летели сверху вниз и вбок, как песок на ветру; тихая настойчивость осмысления всяких бытийных закономерностей была там помещена внутрь бесконечно строгого к себе, немногословного и прибегающего в основном только к «базовым», самым простым словам дневника.
вчера моя душа, пока я спал,
сходила на разведку, я приснился
двоим: подруге и ее мамаше.
подругу я пытался завезти
в Ташкент, подруге я пытался
порезать руки бритвой, а мамаше —
я показался жалким
проводить
родное время в рукавах подземных
и никогда наверх не выходить
В новой книге не то чтобы больше строчек-формул, обкатанных, как плоские, годами один о другой бьющиеся в воде камни, — но они тут как будто ТЯЖЕЛЕЕ — особой тяжестью одновременно трагической тревоги и глубокой, спокойной определенности.
Ну и что, что муравьи твои частицы
Понесут на суд муравьиной царицы?
Будучи случайно назван, узнан и позван
Ты приведешь свой разум по звездам
В пункт назначения
Не позднее и не ранее умирания
Остальное не имеет значения
Стало быть жалобы те забудь пока
У тебя на руках дитя —
Сноп бытия
И океан внимания
Если первая книга производила впечатление соревнования автора и самогó хода времени — кто кого перегонит и кто сам себя решительнее готов вообще сжечь во имя собственной неоспоримой правды — предмета веры, — то в новой книге герой и время, кажется, заключили относительный мир: вера оказалась общей и ушла на ту, уже неотменимую, глубину, из которой светится счастье пусть «предварительной», но надежной спасенности.
Я весь день пролежал на ладони у снегопада.
Мириады предметов были рады и передавали приветы.
Я не чувствовал разницы между собою и ими.
А когда и если развяжется узелок с душою,
Я пойму, что один не в городе и не в мире,
А в том, для чего нету слов, настолько оно большое.
Есть слова о времени и о месте,
О закономерности и о законе.
Но из всех отверстий земли и неба
Прибывает то, что есть, и то, чего нету,
Прибывают гости на свадьбу безымянного света
Безымянного света и безымянного снега
Михаил Гронас. Краткая история внимания. — М.: Новое издательство, 2019. 68 с.
Источник: