Евгения Белорусец живет в Киеве и Берлине. Фотограф, чьи работы подвергались физическому нападению, она снимала украинские ЛГБТ-семьи, шахтеров, обитателей гниющих, распадающихся новостроек, мирных жителей в зоне военных действий на востоке Украины. Она стала заниматься фотографией, когда боролась против разрушения старых зданий Киева. Недавно у нее вышел первый сборник рассказов — «Счастливые падения». Четыре рассказа из этой книги можно прочитать здесь.
«Счастливые падения» написаны и опубликованы по-русски, но в Украине, на обложке — украинское название, предисловие написано автором по-украински. В свете недавних законов о статусе русского языка, введенных в ответ на российское участие в войне в Донбассе, саму двуязычность сборника стоит считать негромким, но ясным вызовом конфликту. То, что замечаешь сразу же, — извилистые, змеевидные предложения, изворачивающиеся, чтобы посмотреть самим себе вслед, и лексика, чувствительная, как фотопленка. Авторская ирония и подчеркнутая склонность к внутренним противоречиям не дают читателю забыть, что литературная изысканность здесь — не самоцель, а способ как можно точнее передать оттенки человеческой мысли и человеческого поведения.
Персонажи «Счастливых падений» — женщины; часто это беженки из Донбасса, из регионов, где все это время действуют то ли бандиты, то ли повстанцы, то ли интервенты и не всегда поймешь, кто и что контролирует. Место действия, как правило, — Киев, иногда — города в ДНР или ЛНР (такие, как Антрацит) или города, лежащие между ними (такие, как Днепропетровск). Женщины эти, как правило, анонимны и действуют в одиночку. Их жизнь полна неуверенности и неопределенности, которые отражены в авторском словаре и эпистемологии. Неопределенность и зыбкость управляют их существованием так же, как и словесными и гносеологическими конструкциями автора.
Рассказы эти больше похожи на запись разговоров с разными людьми, чем на рассказы в обычном смысле. Возможно, говорить с незнакомцами Белорусец научилась благодаря другим своим профессиям — фотографа и журналиста. Когда говоришь с незнакомым собеседником, иногда удается на миг заглянуть в его жизнь — в его внутренний мир и в тот мир, который его окружает. Разговоры в этой книге — именно такие.
Вот женщина, которая садится на скамейку 8 марта и больше не может встать. Другая женщина, уже четыре месяца как совершенно здоровая, выпрашивает у Бога болезнь. Третья случайно обнаруживает у себя способность превращать одни предметы повседневного обихода в другие. Есть и мужчина: солдат, взявший войну в жены.
Субъективность, отрывочность и — больше всего — неопределенность этих историй характеризуют восприятие войны ее вольными и невольными участниками. Знание рассказчицы о ее героинях ограниченно. К тому же они постоянно сопротивляются тому, чтобы о них рассказывали. Они сами хотят быть рассказчицами. Одна из них, чтобы поменяться с автором местами, пытается взять у нее интервью, но сбивается и переходит к упрекам и инвективам.
«Счастливые падения» — глубоко феминистская книга. Феминистская каким-то очень нетеатральным, объективным, прозаичным образом, феминистская просто уже тем, что это рассказ женщины о женщинах. Кроме того, это книга, учитывающая классовое неравенство. Она посвящена «обычным» женщинам, то есть женщинам, у которых нет ни ученых степеней, ни достатка. Она обращается с тем, что они думают и говорят, с полным уважением.
При всей своей злободневности и при всем своем натурализме «Счастливые падения» — это еще и книга, которая наследует русской и русскоязычной украинской литературной традиции, особенно Хармсу и Гоголю, хотя в ней есть и нечто центральноевропейское (Белорусец училась на переводчика немецкой литературы, как и ее отец, известный переводчик Пауля Целана). Я буду говорить только о связях с Хармсом, потому что их много и потому что Хармса я знаю лучше. Но — хочу предупредить — именно потому, что я знаю его лучше, я вижу Хармса там, где у Белорусец, возможно, присутствуют следы какого-то другого, неизвестного мне влияния.
Думаю, первое, что она взяла у Хармса, — это умение сомневаться в нарративе, то есть чувствовать его абсолютную условность. Второе — умение сомневаться в тех, кто его порождает как от своего лица, так и от лица неких «мы»: их формулировки и даже интонации вызывают сомнение. Третье — умение сомневаться в законах природы: обыденное чудо играет в книге не менее важную роль, чем у Овидия. Четвертое — исчезновения. Пятое (и самое главное) — это сама форма истории как случая, происшествия, события, того, что по-немецки называется der Fall, среди значений которого есть и «падение», и «случай». Хармс, знавший этот язык так хорошо, что писал наиболее частные места своего дневника на немецком, четко связывает свои случаи с падениями, которые так часто случаются в его прозе. Само название сборника Белорусец — «Счастливые падения» — наводит на мысль о многоязычном каламбурном поклоне Хармсу.
Люди, которые понимают Хармса, называют его реалистом. Они говорят, что странные вещи, происходящие в его прозе, отражают жизнь, какой она была в 1930-е годы с их государственным насилием и насилием повседневности. Человек выходит из дома и навсегда исчезает: таков сюжет одного из самых известных детских стихотворений Хармса, которое было написано и чудесным образом опубликовано в 1937 году. Неправильно говорить, что Белорусец «применяет Хармса» к нашей реальности: она — оригинальный и удивительно хороший писатель. Но она использует некоторые из его писательских приемов, чтобы создать инструмент для рассказывания историй женщин, живущих в сумрачной тени войны. Войны, которая идет прямо сейчас, пусть и черепашьим шагом. Неопределенной войны, отбрасывающей неопределенную тень.
Источник: